Ф.Сологуб. Мелкий бес

Ф.Сологуб. Мелкий бес 
1) В таких разговoрах приехали в деревню. Дом, где жил арендатор, 
Мартин и Владин отец, был низенький и широкий, с высокою серою кровлею и 
прорезными ставнями у окон. Он был не новый, но прочный и, прячась за рядом 
березок, казался уютным и милым, - по крайней мере, таким казался он Владе и 
Марте. А Передонову не нравились березки перед домом, он бы их вырубил или 
поломал. 
Навстречу приехавшим выбежали с радостными криками трое босоногих 
детей, лет восьми - десяти: девочка и два мальчика, синеглазые и с 
веснусчатыми лицами. 
На пороге дома гостей встретил и сам хозяин, плечистый, сильный и 
большой поляк с длинными полуседыми усами и угловатым лицом. Это лицо 
напоминало собою одну из тех сводных светописей, где сразу отпечатаны на 
одной пластинке несколько сходных лиц. В таких снимках утрачиваются все 
особые черты каждого человека и остается лишь то общее, что повторяется во 
всех или во многих лицах. Так и в лице Нартановича, казалось, не было 
никаких особых примет, а было лишь то, что есть в каждом польском лице. За 
это кто-то из городских шутников прозвал Нартановича: сорок четыре пана. 
Сообразно с этим Нартанович так и держал себя: был любезен, даже слишком 
любезен в обращении, никогда притом не утрачивал шляхетского своего гонора и 
говорил лишь самое необходимое, как бы из боязни в лишних разговорах 
обнаружить что-нибудь лишь ему одному принадлежащее. 


Очевидно он рад был гостю и приветствовал его с деревенскою 
преувеличенностью. Когда он говорил, звуки его голоса вдруг возникали,- 
громкие, как бы назначенные спорить с шумом ветра, - заглушали все, что 
только что звучало, и вдруг обрывались и падали. И после того голоса у всех 
других людей казались слабыми, жалкими. В одной из горниц, темноватых и 
низковатых, где хозяин легко доставал потолок рукою, быстро накрыли на стол. 
Юркая баба собрала водок и закусок. 
- Прошу, - сказал хозяин, делая неправильные ударения по непривычке к 
разговору, - чем бог послал. Передонов торопливо выпил водки, закусил и 
принялся жаловаться на Владю. Нартанович свирепо смотрел на сына и угощал 
Передонова немногословно, но настоятельно. Однако Передонов решительно 
отказался есть еще что-нибудь. 
- Нет, - сказал он, - я к вам по делу, вы меня сперва послушайте. 
- А, по делу, - закричал хозяин, - то есть резон. Передонов принялся 
чернить Владю со всех сторон. Отец все более свирепел. 
- О, лайдак!- восклицал он медленно и с внушительными ударениями, - 
выкропить тебе надо. Вот я тебе задам такие холсты. Вот ты получишь сто 
горячих. 
Владя заплакал. 
- Я ему обещал, - сказал Передонов, - что нарочно приеду к вам, чтоб вы 
его при мне наказали. 
- За то вас благодарю, - сказал Нартанович, - я осмагаю розгами, ленюха 
этакого, вот-то будет помнить, лайдак! 
Свирепо глядя на Владю, Нартанович поднялся,- и казалось Владе, что он 
- громадный и вытеснил весь воздух из горницы. Он схватил Владю за плечо и 
потащил его в кухню. Дети прижались к Марте и в ужасе смотрели на рыдающего 
Владю. Передонов пошел за Нартановичем. 
- Что ж вы стоите, - сказал он Марте, - идите и вы, посмотрите да 
помогите, - свои дети будут. 
Марта вспыхнула и, обнимая руками всех троих ребятишек, проворно 
побежала с ними из дому, подальше, чтобы не слышать того, что будет на кухне 
Когда Передонов вошел в кухню, Владя раздевался. Отец стоял перед ним и 
медленно говорил грозные слова: 
- Ложись на скамейку, - сказал он, когда Владя разделся совсем. 
Владя послушался. Слезы струились из его глаз, но он старался 
сдержаться. Отец не любил коика мольбы, - хуже будет, если кричать. 
Передонов смотрел на Владю, на его отца, осматривал кухню и, не видя нигде 
розок, начал беспокоиться. Неужели это делает Нартанович только для виду: 
попугает сына да и отпустит его ненаказанным. Недаром Владя странно ведет 
себя, совсем не так, как ожидал Передонов: не мечется, не рыдает, не 
кланяется отцу в ноги (ведь все поляки низкопоклонные), не молит о прощении, 
не бросается с своими мольбами к Передонову. Для того ли приехал сюда 
Передонов, чтобы посмотреть только на приготовления к наказанию? 
Меж тем Нартанович, не торопясь, привязал сына к скамейке, - руки 
затянул над головой ремнем, ноги в щиколотках обвел каждую отдельно веревкой 
и притянул их к скамейке порознь, раздвинув их, одну к одному краю скамьи, 
другую - к другому, и еще веревкой привязал его по пояснице. Теперь Владя не 
мог уже пошевелиться и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что отец засечет 
его до полусмерти, так как прежде, за малые вины, наказывал не привязывая. 
Покончив с этим делом, Нартанович сказал: 
- Ну, теперь розог наломать, да и стегать лайдака, если то не будет 
противно пану видеть, как твою шкуру стегают. 
Нартанович искоса взглянул на угрюмого Передонова, усмехнулся, поводя 
своими длинными усами, и подошел к окну. Под окном росла береза. 
- И ходить не треба, - сказал Нартанович, ломая прутья. 
Владя закрыл глаза. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание. 
- Слухай, ленюх, - крикнул отец над его головою страшным голосом, - для 
первого раза на году дам тебе двадцать, а за тем разом больше ж получишь. 
Владя почувствовал облегчение: это - наименьшее количество, которое 
признавал отец, и такое-то наказание Владе было не в диковинку. 
Отец принялся стегать его длинными и крепкими прутьями. Владя стиснул 
зубы и не кричал. Кровь проступала мелкими, как роса, каплями. 
- Вот-то хорошо, - сказал отец, окончив наказание,-твердый хлопец! 
И он принялся развязывать сына. Передонову казалось, что Владе не очень 
больно. 
- Для этого-то не стоило и привязывать, - сказал он сердито, - это с 
него, как с гуся вода. 
Нартанович посмотрел на Передонова своими спокойными синими глазами и 
сказал: 
- В другой раз милости просим, - то лепше ему будет. А сегодня же 
достаточно. 
Владя надел рубашку и, плача, поцеловал у отца руку. 
- Целуй розгу, смаганец, - крикнул отец, - и одевайся. 
Владя оделся и побежал босиком в сад, - выплакаться на воле. 
Нартанович повел Передонова по дому и по службам показывать хозяйство. 
Передонову это нисколько не было занятно. Хотя он часто думал, что вот 
накопит денег и купит себе именье, но теперь, глядя на все, что ему 
показывали, он видел только грубые и неопрятные предметы, не чувствовал их 
жизни и не понимал их связи и значения в хозяйстве. 
Через полчаса сели ужинать. Позвали и Владю. Передонов придумывал шутки 
над Владей. Выходило грубо и глупо. Владя краснел, чуть не плакал, но другие 
не смеялись, - и это огорчало Передонова. И ему было досадно, зачем давеча 
Владя не кричал. Больно же ведь ему было, - недаром кровца брызгала, - а 
молчал, стервеныш. Заядлый полячишка! - думал Передонов. И уж он начал 
думать, что не стоило и приезжать. 
Рано утром Передонов поднялся и сказал, что сейчас уезжает. Напрасно 
уговаривали его погостить весь день, - он решительно отказался. 
-- Я только по делу и приезжал, - угрюмо говорил он. 
Нартанович слегка усмехался, поводя своими длинными сивыми усами, и 
говорил зычным голосом: 
- Что то за шкода, что за шкода! 
Передонов опять несколько раз принимался дразнить Владю. А Владя 
радовался, что Передонов уезжает. Теперь, после вчерашней кары, уж он знал, 
что можно дома делать что хочешь, отец не забранит. На приставанья 
Передонова он охотно ответил бы какою-нибудь дерзостью. Но за последние дни 
Вершина не раз повторяла ему, что если он хочет добра Марте, то не должен 
сердить Передонова. И вот он усердно заботился о том, чтоб Передонову еще 
удобнее было сидеть, чем вчера. 
Передонов смотрел на его хлопоты, стоя на крыльце, и спрашивал: 
- Что, брат, влетело? 
- Влетело, - отвечал Владя, стыдливо улыбаясь. 
- До новых веников не забудете? 
- Не забуду. 
- Хорошо всыпало? 
- Хорошо. 
И так продолжался разговор все время, пока запрягалась тележка. Владя 
начал уже думать, что не всегда возможно быть любезным до конца. Но 
Передонов уехал, - и Владя вздохнул свободно. 
С ним отец обходился сегодня так, как будто вчера ничего и не было. 
Владин день прошел весело. 
За обедом Нартанович сказал Марте: 
- Глупый этот у них учитель. Своих детей не имеет, чужих сечь ездит. 
Смагач! 
- На первый-то раз можно было и не сечь, - сказала Марта. 
Нартанович посмотрел на нее строго и сказал внушительно : 
- В ваши лета человека выхлестать завсе не лишнее, - имей это в памяти. 
Да он и заслужил. 
Марта покраснела... Владя сказал, сдержанно улыбаясь : 
- До свадьбы заживет. 
-- А ты, Марта,- сказал Нартанович,- после обеда получишь хлосты. Отца 
не учи. Двадцать горяченьких дам. 

2) За дверью раздавались тихие детские голоса, слышался серебристый 
Лизин смех. 
Гудаевская шепнула: 
- Вы тут пока постойте, за дверью, чтоб он пока не знал. 
Передонов зашел, в глухой угол коридора и прижался к стене. Гудаевская 
порывисто распaхнула дверь и вошла в детскую. Сквозь узкую щель у косяка 
Передонов увидел, что Антоша сидел у стола, спиной к двери, рядом с 
маленькой девочкой в белом платьице. Ее кудри касались его щеки и казались 
темными, потому что Передонову видна была только затененная их часть. Ее 
рука лежала на Антошином плече. Антоша вырезал для нее что-то из бумаги, - 
Лиза смеялась от радости. Передонову было досадно, что здесь смеются: 
мальчишку пороть надо, а он сестру забавляет вместо того, чтобы каяться да 
плакать. Потом злорадное чувство охватило его: вот сейчас ты завопишь, 
подумал он об Антоше и утешился. 
Антоша и Лиза обернулись на стук отворившейся двери, - румяную щеку и 
коротенький Лизин нос из-под длинных и прямых прядей волос увидел Передонов 
из своего убежища, увидел и простодушно-удивленное Антошино лицо. 
Мать порывисто подошла к Антоше, нежно обняла его за плечики и сказала 
бодро и решительно: 
- Антоша, миленький, пойдем. А ты, Марьюшка, Побудь с Лизой, - сказала 
oна, обращаясь к няньке, которой не видно было Передонову. 
Антоша встал неохотно, а Лиза запищала на то, что он еще не кончил. 
- После, после он тебе вырежет, - сказала ей мать и повела сына из 
комнаты, все держа его за плечи. 
Антоша еще не знал, в чем дело, но уже решительный вид матери испугал 
его и заставил подозревать что-то страшное. 
Когда вышли в коридор и Гудаевская закрыла дверь, Антоша увидел 
Передонова, испугался и рванулся назад. Но мать крепко ухватила его за руку 
и быстро повлекла по коридору, приговаривая: 
- Пойдем, пойдем, миленький, я тебе розочек дам. Твоего oтца тирана нет 
дома, я тебя накажу розочками, голубчик, это тебе полезно, миленький. 
Антоша заплакал и закричал: 
- Да я же не шалил, да за что же меня наказывать! 
- Молчи, молчи, миленький! - сказала мать, шлепнула его ладонью по 
затылку и впихнула в спальню. 
Передонов шел за ними и что-то бормотал, тихо и сердито. 
В спальне приготовлены были розги. Передонову не понравилось, что они 
жиденькие и коротенькие. 
"Дамские", - cердито подумал он. 
Мать быстро села на стул, поставила перед собой Антошу и принялась его 
расстегивать. Антоша, весь красный, с лицом, облитым слeзaми, закричал, 
вертясь в ее руках и брыкаясь ногами: 
- Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать! 
- Ничего, ничего, голубчик, - отвечала мать, - раздевайся скорее, это 
тебе будет очень полезно. Ничего, не бойся, это заживет скоро, - утешала она 
и проворно раздевала Антошу. 
Полураздетый Антоша сопротивлялся, брыкался ногами и кричал. 
- Помогите, Ардальон Борисович, - громким шопотом сказала Юлия 
Петровна, - это такой разбойник, уж я знала, что мне одной с ним не 
справиться. 
Передонов взял Антошу за ноги, а Юлия Петровна принялась сечь его. 
- Не ленись, не ленись! - приговаривала она. 
- Не лягайся, не лягайся! - повторял за ней Передонов. 
- Ой, не буду, ой, не буду! - кричал Антоша. Гудаевская работала так 
усердно, что скоро устала. 
- Ну, будет, миленький, - сказала она, отпуская Антошу, - довольно, я 
больше не могу, я устала. 
- Если вы устали, так я могу еще посечь, - сказал Передонов. 
- Антоша, благодари, - сказала Гудаевская, - благодари, шаркни ножкой. 
Ардальон Борисович еще тебя посечет розочками. Ляг ко мне на коленочки, 
миленький. 
Она передала Передонову пучок розог, опять привлекла к себе Антошу и 
уткнула его головой в колени. Передонов вдруг испугался: ему показалось, что 
Антоша вырвется и укусит. 
- Ну, на этот раз будет, - сказал он. 
- Антоша, слышишь? - спросила Гудаевская, подымая Антошу за уши. - 
Ардальон Борисович тебя прощает. Благодари, шаркни ножкой, шаркни. Шаркни и 
одевайся, 
Антоша, рыдая, шаркнул ножкой, оделся, мать взяла его за руку и вывела 
в коридор. 
- Подождите. - шепнула она Передонову, - мне еще надо с вами 
поговорить. 
Она увела Антошу в детскую, где уже няня уложила Лизу, и велела ему 
ложится cпать. Потом вернулась в спальню. Передонов угрюмо сидел на стуле 
среди комнаты. Гудаевская сказала: 
- Я так вам благодарна, так благодарна, не могу сказать. Вы поступили 
так благородно, так благородно. Это муж должен был бы сделать, а вы заменили 
мужа. Он стоит того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что 
другие исполняют его обязанности, то пусть другие имеют и его права. 
Она порывисто бросилась на шею Передонова и прошептала: 
- Приласкайте меня, миленький! 
И потом еще сказала несколько непередаваемых слов. Передонов тупо 
удивился, однако охватил руками ее стан, поцеловал ее в губы, - и она 
впилась в его губы долгим, жадным поцелуем. Потом она вырвалась из его рук, 
метнулась к двери, заперла ее на ключ и быстро принялась раздеваться. 

3) Марта дрожала и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее 
лицо, с робкою, молчаливою мольбою в глаза Вершиной. В ее душе было чувство 
покорности и готовности сделать все, что велят, перенести все, что захотят с 
нею сделать, - только бы узнать, угадать, чего от нее хотят. И Вершина 
чувствовала свою власть над этою девушкою, и это кружило ей голову, и 
какое-то нежно-жестокое чувство говорило в ней, что надо обойтись с Мартой с 
родительской суровостью, для ее же пользы. 
"Она привыкла к побоям, - думала она, - без этого им урок не в урок, 
одних слов не понимают; они уважают только тех, кто их гнет". 
- Пойдем-ка, красавица, домой, - сказала она Марте, улыбаясь, - вот я 
тебя там угощу отличными розгами. 
Марта заплакала снова, но ей стало радостно, что дело идет к концу. Она 
поклонилась Вершиной в ноги и сказала: 
- Вы мне - как мать родная, я вам так много oбязана. 
- Ну, пошла, - сказала Вершина, толкая ее в плечо. 
Марта покорно встала и пошла босиком за Вершиной. Под одной березой 
Вершина остановилась и с усмешкой глянула на Марту. 
- Прикажете нарвать? - спросила Марта. 
- Нарви, - сказала Вершина, - да хорошеньких. 
Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с 
них листья, а Вершина с усмешкой смотрела на нее. 
- Довольно, - сказала она наконец и пошла к дому. 
Марта шла за нею и несла громадный пук розог. Владя повстречался с ними 
и испуганно посмотрел на Вершину. 
- Вот я твоей сестрице сейчас розог дам, - сказала ему Вершина, - а ты 
мне ее подержишь, пока я ее наказывать буду. 
Но, придя домой, Вершина передумала: она села в кухне на стул. Марту 
поставила перед собой на колени, нагнула ее к себе на колени, подняла сзади 
ее одежды, взяла ее руки и велела Владе ее сечь. Владя, привыкший к розгам, 
видевший не раз дома, как отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но 
думал, что если наказывают, то надо делать это добросовестно, - и потому 
стегал Марту изо всей своей силы, аккуратно считая удары. Пребольно было ей, 
и она кричала голосом, полузаглушенным своею одеждою и платьем Вершиной. Она 
старалась лежать смирно, но против ее воли ее голые ноги двигались по полу 
все сильнее, и наконец она стала отчаянно биться ими. Уже тело ее покрылось 
рубцами и кровяными брызгами. Вершиной стало трудно ее держать. 
- Подожди, - сказала она Владе, - свяжи-ка ей ноги покрепче. 
Владя принес откуда-то веревку. Марта была крепко связана, положена на 
скамейку, прикручена к ней веревкой. Вершина и Владя взяли по розге и еще 
долго секли Марту с двух сторон. Владя попрежнему старательно считал удары, 
вполголоса, а десятки говорил вслух. Марта кричала звонко, с визгом, 
захлебываясь, - визги ее стали хриплыми и прерывистыми. Наконец, когда Владя 
досчитал до ста, Вершина сказала: 
- Ну, будет с нее. Теперь будет помнить. 
Марту развязали и помогли ей перейти на ее постель. Она слабо 
взвизгивала и стонала. 
Два дня не могла она встать с постели. На третий день встала, с трудом 
поклонилась в ноги Вершиной и, поднимаясь, застонала и заплакала. 
- Для твоей же пользы, - сказала Вершина. 
- Ох, я это понимаю. - отвечала Марта и опять поклонилась в ноги, - и 
вперед не оставьте, будьте вместо матери, а теперь помилуйте, не сердитесь 
больше. 
- Ну, бог с тобой, я тебя прощаю, - сказала Вершина, протягивая Марте 
руку. 
Марта ее поцеловала.